Песня про сибирского хана, старого Кучума — песня самая печальная и для того, кто её поёт, и для тех, кто слушает. Заплакало бы небо, застонала земля: леса и степи покрылись бы печалью, а реки вскипели горячей кровью, если бы нашёлся человек, который сумел бы рассказать всё, что было тогда, когда старый хан Кучум сидел в Искере и потом бился с неверными. Плачь, человек, если есть у тебя сердце и запас слёз; плачь, кто бы ты ни был: верный или неверный!..  

Это произведение основано на конкретных исторических фактах и является попыткой Мамина-Сибиряка дать художественное прочтение исторической трагедии, которая разыгралась триста лет назад на землях Сибирского ханства – его покорении Белым царем. В «Сказании...» наглядно проявляется стремление автора показать жизнь кочевых народов «изнутри», выйти за рамки сложившихся оценочных стереотипов относительно населяющих Сибирь народов, которые закрепились в сознании русских в период завоевания Сибири войсками русского царя под предводительством атамана Ермака. Для сравнительного анализа привлекаются летописные источники (Есиповская летопись).

В этой легенде «любовь» старика Кучума к молодой красавице Сайхан-Доланьгэ, получает историческое оправдание, так как преследует высокую и благородную родовую цель – не дать сгинуть роду Кучума, кости Ибака.».

Образ волка постоянно встречается в тексте маминской легенды. С волком сравнивают практически всех его героев. При этом волк – это воистину «тотем всех тюрок» - олицетворение «духа степи». В контексте волчьей символики легенды не вызывает удивления, что у Мамина-Сибиряка борьба татар с казаками происходит на фоне жестокой междоусобной борьбы степняков между собой.

Основными противоборствующими родами в легенде становятся «проклятая кость Тайбуги», к которой принадлежит Сайхан-Доланьгэ, «кость Ибака», к которой принадлежит Кучум и чем он очень гордится. Ради Сайхан-Доланьгэ Кучум «оставляет свои года и старость в Искере», а «его сердце бьется молодой, горячей кровью». Ради нее он оставляет ханскую гордость и поет ей «свои песни, как самый бедный степной пастух».

В «Сказание о сибирском хане, старом Кучуме» автор вводит предание о возникновении разных народов: «Три женщины мучились въ родахъ: схватилась одна за землю — отъ нея произошли китайцы, другая схватилась за дерево — родились русскiе, за конскую гриву схватилась третья — ивсѣ ѣздящiе на конѣ считаютъ ее своей матерью».

Так мотивируется роль и функции коня как тотемного животного, почитаемого в кочевых племенах.

Мамин-Сибиряк использует в своей легенде элемент чудесного, который не встречается в других легендах этого цикла. Это чудесное связано с образами двух героев в легенде: «святого старца» Хан-Сеида, символизирующего собой господствующую мусульманскую религию, и столетнего шамана Кукджу, язычника, который молится еще старым богам – «святой Оби и буйному Иртышу». Именно Кукджа насылает на Сайхан-Доланьгэ «чудесный сон», в котором она видит счастливое будущее сибирских татар в случае своего брака с Кучумом.

Что касается Хан-Сеида, то он спасает Кучума и его прекрасную ханшу Сайхан-Доланьгэ после последнего жестокого поражения под Искером, и это спасение однозначно трактуется в легенде как чудо: «Хан-Сеид протянул свои руки над головой Кучума, и сделались они... невидимыми… Великая беда случилась и великое чудо». Последнее чудо, совершенное Хан-Сеидом и свидетелем которого становится московский посол, тесно связано с мифологией татар. На глазах у изумленного и испуганного московского посла из сорванной молодой ханшей травы рождается непобедимое войско: «Сколько сорвано было ханшей травы, столько вышло в поле и джигитов».

Степная трава в легенде – символ бессмертия. Именно поэтому Кучум в легенде обречен на бессмертие: «Жив старый хан Кучум и сейчас, он бродит по степи с невидимым войском. Где он прошел – там лежит трава, сорванная ханшею Сайхан-Доланьгэ. Один он остался, потому что один не изменил своей матери-степи и искал честной смерти в открытом бою с врагом. Вот почему, где будет в степи стоять кош и где будет куриться живой огонек, там будет петься и слава старому хану Кучуму, красавице-ханше Сайхан-Доланьгэ и грозным Кучумовичам».

Сравнение воинских рядов с густой травой является общим для эпоса разных народов. Для примера можно привести фрагмент из Есиповской летописи, в котором описывается сражение войска Ермака с татарами «у реки Иртыша на брегу под Чювашевым: «И насеяшася множество их, яко травы селнии. И бысть сними бой велик октября в 23 день, и жняше православное воинство нечестивых божиею помощию, яко же класы».

Уподобление битвы жатве характерно для русской поэтической традиции. Но в «Сказании о сибирском хане, старом Кучуме» Мамина-Сибиряка этот образ другого культурного происхождения: мифическое войско Кучума уподобляется степной траве, которую не сеют и не жнут, сорванная трава дает жизнь новым воинам, и войско Кучума также безбрежно, как сама степь.

Трагические события, связанные с борьбой за Сибирь, изображаются автором не с позиции русских завоевателей, а с точки зрения народа, для которого степь — родное пространство, и этим оправдываются все приносимые жертвы. В финале автор-сказитель воспевает хана Кучума, красавицу ханшу и их сыновей.

Мамин-Сибиряк, несомненно, гордился этим видом своего творчества. Поэтому его не удовлетворила роль «собирателя» легенд, отведенная ему рецензентом. В том же письме от 31 мая 1898 года к В. А. Гольцеву Мамин отстаивает свою самостоятельность в создании легенд: «Если что мной заимствовано, то исключительно язык, восточные обороты речи и характерные особенности в конструкции самой темы. Затем из истории взята только основа легенды о Кучуме, за исключением завязки. Все остальное, то есть содержание всех легенд, характеристики действующих лиц, типы и завязки, всецело принадлежит мне и никакими посторонними материалами я не пользовался и ничего не собирал».